Неточные совпадения
Поздно ночью, после длительного
боя на словах, они, втроем, пошли
провожать Томилина и Дронов поставил пред ним свой вопрос...
С Новым годом! Как вы
проводили старый и встретили Новый год? Как всегда: собрались, по обыкновению, танцевали, шумели, играли в карты, потом зевнули не раз, ожидая
боя полночи, поймали наконец вожделенную минуту и взялись за бокалы — все одно, как пять, десять лет назад?
У нас было тоже восемь лошадей (прескверных), но наша конюшня была вроде богоугодного заведения для кляч; мой отец их держал отчасти для порядка и отчасти для того, чтоб два кучера и два форейтора имели какое-нибудь занятие, сверх хождения за «Московскими ведомостями» и петушиных
боев, которые они
завели с успехом между каретным сараем и соседним двором.
Как весело
провел свою ты младость!
Ты воевал под башнями Казани,
Ты рать Литвы при Шуйском отражал,
Ты видел двор и роскошь Иоанна!
Счастлив! а я от отроческих лет
По келиям скитаюсь, бедный инок!
Зачем и мне не тешиться в
боях,
Не пировать за царскою трапезой?
Успел бы я, как ты, на старость лет
От суеты, от мира отложиться,
Произнести монашества обет
И в тихую обитель затвориться.
Мужики, с которыми происходил этот последний
бой, были, однако, не из сутяжливых: они, покончив дело своею расправой, ничего более не искали, и Дон-Кихот, успокоясь на этот счет и поправясь в силах и здоровье, теперь опять уже расправлял свои крылья и, нося руки фертом,
водил во все стороны носом по воздуху, чтобы почуять: не несет ли откуда-нибудь обидою, за которую ему с кем-нибудь надо переведаться.
Чебутыкин. Скоро. (Смотрит на часы.) У меня часы старинные, с
боем… (
Заводит часы, они бьют.) Первая, вторая и пятая батарея уйдут ровно в час…
Брат Петрусь дал волю геройскому своему духу:
завел кулачные
бои, для примера сам участвовал, показывал правила, занятые им на кулачных
боях в городе во время учения в школах, ободрял храбрейших.
Но мы недолго могли следить за
боем, потому что нас
отвели куда-то в сторону и положили каждую роту отдельно.
На обительских праздниках не хвастали гости по-старинному, не хвалились ни добрым конем, ни казной золотой, ни отцом с матерью, ни женой молодой, не
заводили кулачных
боев, не слушали гудцов-скоморохов.
А уж если очень развеселятся, становятся стенка на стенку и
заводят потешный кулачный
бой.
Гостей
провели по корвету, затем, когда все поднялись наверх, пробили артиллерийскую тревогу, чтобы показать, как военное судно быстро приготовляется к
бою, и потом повели в капитанскую каюту, где был накрыт стол, на котором стояло множество бутылок, видимо обрадовавших племянника, дядю и руководителя внешней и внутренней политикой Гавайского королевства.
— Беленькая такая, — продолжал Алексей, говоря с самарцами, — нежная, из себя такая красавица, каких на свете мало бывает. А я был парень молодой и во всем удатный. И гостила тогда у Чапурина послушница Комаровской обители Фленушка, бой-девка, молодец на все руки, теперь уж, говорят, постриглась и сама в игуменьи поступила. Она в первый раз и
свела нас.
А Одиссей двадцать лет жизни
провел в кровавых
боях под Троей и в смертно-опасных скитаниях по миру; смерть несчетное число раз заглядывала ему в самые глаза.
— Я посылаю снова вас, потому что не могу послать никого из солдат: каждый штык на счету, каждая рука дорога при данном положении дела… — произнес он не без некоторого волнения в голосе. — На рассвете должен произойти штыковой
бой… Возвращайтесь же скорее. Я должен вас видеть здесь до наступления утра. И не вздумайте
провожать к горе артиллерию. Я им точно описал путь к ней со слов вашего донесения; они сами найдут дорогу; вы будете нужнее здесь. Ну, Господь с вами. Живо возвращайтесь ко мне, мой мальчик.
— Так. Ну, отвезите-ка меня еще разок в кабинетик. Потрудитесь для героя! Побездельничали без меня, теперь баста, я вас подтяну, — и я в шутку, конечно, запел: «Мы храбро на врагов, на
бой, друзья, спешим…»
Была вероятность, что нас прямо из вагонов двинут в
бой. Офицеры и солдаты становились серьезнее. Все как будто подтянулись,
проводить дисциплину стало легче. То грозное и зловещее, что издали охватывало душу трепетом ужаса, теперь сделалось близким, поэтому менее ужасным, несущим строгое, торжественное настроение.
На другой день этого страшного
боя через реку Вислу переправились две лодки с белыми флагами. Это прибыли три депутата города Варшавы. Их
проводили к ставке Суворова по грудам тел, по лужам крови, среди дымившихся развалин.
Ратники, ее составлявшие, пришли будто на погребальную процессию, и немудрено: их нарядили не защищать своего князя в стольном граде, у гробов его венчанных предков, под сенью Спаса златоверхого, а
проводить человека, который перестал быть их государем и добровольно, без
боя, оставляет их на произвол другого, уже победителя одним своим именем.
Я три раза видел вблизи, насколько это возможно и разрешается, картины
боя, положим, незначительного, так как в момент крупного дела при Вафангоу, сидел, волею судеб, в Мукдене,
проводя «дни мук» корреспондентского искуса, да и приехал я туда в ночь на 1 июня, так что если бы «Мукден» не оправдал бы даже своего русского названия «день мук», то и тогда бы я едва ли успел попасть 2 июня в Вафангоу, а это был последний день этого почти трёхдневного
боя.
Несколько недель жил я под полом, слышал оттуда барабанный
бой пришедшего к монастырю войска, вопли, исторгаемые пыткою на монастырском дворе, радостные восклицания народа; слышал рассказы, как около монастыря поднялась такая пыль, что одному другого за два шага нельзя было видеть, когда
свели преступников из обители и из Москвы на одно место; как Шакловитый, снятый с дыбы, просил есть и, наконец, как совершилась казнь над злодеями.
Только после двухмесячной жизни в вагонах, грязных китайских фанзах, в палатках и под открытым небом на биваках,
проведя сутки в приближающейся к человеческой обстановке в городе Харбине, можно кое-как разобраться в том страшном, мучительном впечатлении, которое я вынес из последнего
боя под Дашичао — для меня, по крайней мере, несомненно последнего, так как мои нервы окончательно не выдержат повторения подобного испытания.
Все мы, боевые или по крайней мере предназначенные к
боям люди, раскисли и размякли. Поляк тоже не хотел уезжать — он хотел
проводить с нами Сашу в могилу и видеть его отца, за которым рано утром послали и ждали его в город к вечеру.